Наша полевая партия, где я был начальником, работала в то время в малообжитых и труднодоступных южных районах Якутии. Нам предстояло выполнить сложное и ответственное задание по гравиметрической съемке обширной территории и пройти при этом более двух тысяч километров по заранее назначенному в Москве маршруту. Пройти не по дорогам и даже не по тропам, а на-прямую, по компасу, сквозь глухую, девственную тайгу.

В конце августа наш отряд из девяти человек на пятнадцати вьючных лошадях вышел в верховья реки Учур - правого притока знаменитого Алдана. Для нас это было знаменательным событием. Да и как не радоваться, если здесь, на Учуре, мы должны были расстаться с громоздким гужевым транспортом и пересесть на плот. Позади остался изнурительный, почти трехмесячный переход по таежным дебрям. Приходилось преодолевать большие завалы, непролазные чащобы, бурные ручьи и реки. Пила и топоры редко оставались без дела.

К нашему несчастью, лето выдалось необычайно сухим и жарким. От зноя и испарений в лесу было жарко, как в парилке. К тому же мы носили одежду из плотной ткани и волосяную сетку на голове, спасаясь от комаров. Если днем, в жару, гнуса было сравнительно мало, то к ночи он клубился над нами сплошной звенящей тучей. Ужинали мы не снимая сеток, и все равно в ложку с супом успевало попасть с десяток, а то и больше комаров. Мои товарищи шутили при этом: «Мяса нет, так хоть комаром закусить». Шутка шуткой, а избавиться от этой напасти мы не могли. Правильно говорят, что страшнее комара в тайге «зверя» нет.

Кто-то из зоологов подсчитал, что в тайге над каждым гектаром земли пищит пять килограммов комарья, а значит, над квадратным метром - пять граммов. Много это или мало? К тому же не надо забывать, что комары слетаются к своей жертве с большой территории, так что их гораздо более пяти граммов.

Если бы не комарье, жизнь в тайге летом была бы просто прекрасной. Да разве только в тайге?! Не скажу точно, какими органами чувств располагает комар, но знаю, что добычу свою он находит на большом расстоянии. Вспоминаю та-кой случай. Как-то, плывя на лодке по широкой таежной реке, мы причалили к голому песчаному острову и решили здесь переночевать. Комаров на острове не было. Ни одного! Мы спокойно раз-делись, поужинали и легли спать на расстеленном на песке брезенте. Утром я первым проснулся от страшного зуда, а когда глянул на спящих товарищей - ахнул: все они были облеплены комарами и только невероятная усталость не давала им возможности проснуться.

Ко всем этим невзгодам, выпавшим на нашу долю, добавилась еще одна - голод. Собираясь в дорогу, мы взяли с собой ограниченный запас продовольствия с расчетом на два месяца и с первых же дней ввели строгую норму. Через месяц норму пришлось поубавить, а еще через месяц перейти на голодный паек. Были вынуждены в брючных ремнях прокалывать дополнительные дырочки, и это требовалось в то время, когда по условиям работы нужно было усиленное питание.

Перед походом большие надежды возлагались на охоту как источник добывания пропитания. Она часто выручала нас, но на этот раз надежда на нее не оправдалась. Тайга, по которой мы шли, оказалась безжизненной. Проводники- якуты, которые больше нас рассчитывали на охоту, только руками разводили.

-    Почему тайга такой плохой? - часто говорил бригадир проводников. - Куда прятался белка, глухарь, рябчик? Куда бежал лось, медведь? На-верное, шайтан ходил, распугал всех. Такой тайга моя не видал. А ты, начальник, видал?

-    Видал, - отвечал я ему. - Много раз видал.

Действительно, мне приходилось бывать в таких уголках тайги, где можно пройти десятки и даже сотни километров и не встретить дичи. Тайга изобилует дичью, но не везде и не всегда. Причин много, но главная - кормовая база. Попадал я и в такие таежные уголки, где дичи было столько, что и во сне не приснится. Однажды на глухарином току я добыл 21 птицу. Правда, это был необычный для меня ток - ток каменного глухаря, но факт остается фактом. Сейчас никто бы не отказался ни от постного каменного глухаря, ни даже от совы или ворона. Голод - не тетка, и товарищи просили меня стрелять все, что встретится на охоте.

Теперь, когда мы дотянули до Учура, надо было приниматься за постройку прочного и вместительного плота. К этому времени в наших «закромах» осталось немного сухарей и пшенки. Этими скромными запасами нужно было поделиться с проводниками, которые должны были идти с лошадьми обратно.

Два дня, от зари до зари, пыхтели мы над сооружением плота. Собрать хороший плот нетрудно на первый взгляд. Без помощи проводников, думаю, у нас бы ничего не получилось. Чтобы плот хорошо и долго держался на воде, требовались сухие еловые бревна. Ни сосна, ни лиственница для этого не годились. И пришлось нам на собственном горбу таскать из тайги, иногда за сотни метров, подходящий стройматериал. Мы подтаскивали к реке бревна, а проводники связывали их в плот какими-то растительными жгутами. Оказывается, ни веревка, ни проволока для этого не подходят: быстро перетираются и плохо амортизируют.

На второй день к вечеру плот из сорока бревен был собран и тихо покачивался на учурских волнах. В тот последний вечер мы долго сидели с проводниками у костра и вспоминали все перипетии трудного похода.

Рано утром мы погрузили весь свой скарб на плот и под дружный лай собак отчалили от берега. Какая-то собачонка пыталась догнать наш корабль вплавь, но передумала, вылезла на берег и поплелась обратно. Пока плот не скрылся за поворотом реки, мы стояли и прощально махали головными уборами. Проводники отвечали тем же.

Плыть вниз по течению - одно удовольствие. Ничего не надо делать, а сиди себе да загорай, любуйся меняющимся ландшафтом. Учур - живописная река, и техник Лева Капинников не переставал щелкать фотоаппаратом. Буквально под ногами у нас плавала какая-то большая рыба, однако рыболовных снастей не было. Я несколько раз стрелял по всплескам, но безрезультатно.

Через каждые 30-35 километров, считая не по изгибам реки, а по прямой, мы останавливались на два-три дня и занимались своими обязанностями: вели гравиметрические, астрономические и другие наблюдения. Во время остановок я бегал на охоту, но безуспешно. Дичи по прежнему не было.

Но вот однажды, сидя на плоту, я увидел вспорхнувший с земли выводок рябчиков. Мы не-медленно причалили к берегу, тем более что по-дошло время плановой остановки. Высадились возле устья какого-то ручья. Было уже поздно, и охоту я отложил до утра. К тому же утром мне надо было принять специальные радиосигналы.

Ночь я спал плохо - все грезились рябчики. Забылся ненадолго перед тем, как зазвонить будильнику. Я быстро встал, разбудил Леву, который должен был после приема радиосигналов приступить к маятниковым наблюдениям.

Еще раз проверив охотничьи доспехи, я вышел из палатки. Лева пожелал мне «ни пуха ни пера», я, как положено, сплюнул: «К черту!»

Утро встретило меня прохладой. Над рекой клубился туман, медленно поднимаясь вверх. Это значило, что день будет ясным и безветренным. Меня больше бы устроила пасмурная погода, с легким ветерком, когда дичь не так осторожна и не прячется от жары в потаенных уголках.

Найти вчерашний выводок рябчиков не составило труда. Он был там же, что и вечером. Пять выстрелов, и пять небольших птиц перекочевали ко мне в рюкзак. Я радовался так, словно выиграл автомашину по лотерее. А ведь это было только начало охоты. В моем разгоряченном воображении рисовались картины одна заманчивей другой. Я был уверен, что рябчиков здесь видимо-невидимо, что наконец-то накормлю дичью своих голодных товарищей. Выстрелы они наверняка слышали, и я представил себе, как они улыбаются и потирают руки в предвкушении мясного блюда.

Рябчики любят держаться возле небольших речушек - тут им больше разнообразного корма. Поэтому я решил подняться вверх по ручью.

Солнце медленно выползало из-за сопки, и его лучи играли на влажных от росы листьях. В тайге сразу же стало веселее. С бодрым настроением направился я на поиски желанной добычи.

Долго петлял по распадку, переходя с одного берега ручья на другой, но рябчиков нигде не было. Мой охотничий азарт постепенно затухал, пока не сменился полной апатией. Давала знать усталость. Никаких надежд на удачу тайга не сулила. Распадок кончался, впереди маячили сопки, где дичи наверняка нет. На душе было тоскливо. Охота не получилась. Пять рябчиков не в счет, это только, как говорится, заморить червячка. Я где-то вычитал, что неудачи на охоте тоже имеют свою прелесть, иначе интерес к ней пропал бы.

Время мое кончалось, и пора было возвращаться. Я присел на камень, достал из загашника единственный сухарик и, смакуя его, стал прикидывать, каким путем идти к «дому». Повторять пройденный маршрут по ручью не было никакого желания, да и не хватило бы на это сил и времени. Оставался единственный путь - прямиком. Я почему-то был уверен, что так будет надежнее. К сожалению, я забыл таежную поговорку: кто прямо ходит - дома не ночует. Дожевав сухарь и докурив папиросу, я поднялся с камня и поплелся к лагерю, до которого было, по моим расчетам, километров пять-шесть.

Не знаю, существует ли такое явление, как предчувствие беды, или люди придумали это? У меня было такое состояние, когда в голову лезло всякое. То мне казалось, что могу сломать ногу или поранить глаза, то вдруг мерещился зверь, притаившийся за какой-нибудь корягой. Чтобы отвлечься от этих неприятных мыслей, я стал мурлыкать любимую в нашей экспедиции песню «По диким степям Забайкалья», заменив слово «бродяга» на «охотник». В моем тогдашнем положении я не видел принципиальной разницы между бродягой и охотником, тащившимся глухой неведомой тайгой. Тоскливое чувство одиночества и предчувствие беды, однако, не покидали меня. Я вздрагивал при каждом шорохе, каждом треске валежника.

Когда до нашей стоянки оставалось не более километра, на пути возникла старая гарь. Это гиблое место в тайге обходят стороной не только люди, но и дикие звери. После низового лесного пожара подгоревшие и упавшие во всех направлениях деревья создают такой завал, прорваться через который - целая проблема. Кроме того, подпочвенные воды на гари поднимаются к поверхности земли, сильно заболачивая ее.

Гарь казалась неширокой, метров триста - четыреста, но где она начиналась и где кончалась, определить было трудно. Идти в обход я не собирался и двинулся напрямую. Лавируя между поваленными деревьями, а иногда используя их как кладки, я медленно, но уверенно пробирался к цели. Оставалось метров пятьдесят, когда на пути появилась канава с темной непроточной водой. Еще одно препятствие! На мое счастье, неподалеку через канаву лежало очень толстое замшелое дерево. Это мне и надо было! Я еще подумал, что природа на этот раз подготовила мне приятный сюрприз. Эх, знать бы, что ожидало меня впереди, обошел бы это дерево за километр!

Радуясь удаче, быстро забрался на вершину дерева и, балансируя палкой, а иногда опираясь на нее, стал не спеша шагать к комлю. Дерево не лежало на земле, а висело над канавой, опираясь на толстые корни и сучья. Когда я добрался до комля, то оказался на высоте более двух метров. Надо было куда-то прыгать, но куда? Кругом была грязь, и только в одном месте, почти вплотную к дереву, прижался маленький островок зеленой травы, похожей на камыш. В середине этой травы темнело пятно, которое я принял за мох - значит, место сравнительно сухое, да и прыгать помягче. Не подозревая ничего дурного, я собрался в комок и прыгнул в центр островка.

Что произошло дальше, словами передать трудно. Я приземлился на что-то мягкое, в этот момент какая-то страшная сила подбросила меня вверх, и я, как мяч, отлетел в сторону и шлепнулся плашмя в лужу. Все случилось так быстро, что я не успел даже испугаться. Вскочив на ноги и увязнув в болоте, увидел невдалеке прыгающего через завалы медведя. Никаких связных мыслей у меня тогда не было.

Медведь скоро скрылся из виду, а я обалдело смотрел в сторону исчезнувшего зверя. До моего сознания наконец-то дошло, что прыгнул я не на мох, а на спящего топтыгина. Меня всего передернуло от этого, тело покрылось холодной испариной, я оцепенел. Страшная смерть в объятиях медведя представилась мне с ужасающей реальностью.

И тут я вспомнил о ружье. Оно валялось рядом. Я схватил его и раз за разом выстрелил в воздух из обоих стволов. То ли громкий звук выстрела, то ли прикосновение к ружью подействовали на меня успокаивающе. Руки еще тряслись, но предательский страх миновал.

Я попытался сразу покинуть это место, но силы меня оставили.

Медведь скрылся из виду, а я обалдело смотрел в сторону исчезнувшего зверя. До меня наконец-то дошло, что прыгнул я не на мох, а на спящего топтыгина.

Кое-как придя в себя, держа  ружье наготове, беспрестанно спотыкаясь, направился в сторону лагеря. Только сейчас у меня появилась возможность как-то осмыслить случившееся. То, что я сиганул на медведя, у меня сомнений не вызывало. Но почему столь чуткий зверь допустил это? Неужели так крепко спал? Трудно в это поверить, но и другого объяснения у меня не находилось.

В лагере мое приключение вызвало много ехидных улыбочек и таких же реплик. Как и всегда, первым выступил претендующий на остроумие Саша Макаров.

-    А я бы на твоем месте, - сказал он, - прикатил бы верхом на этом медведе, как барон Мюнгхаузен.

-    Верхом на медведе, наверное, никто не ездил, а вот заарканить его надо было бы и привести в лагерь, - глубокомысленно изрек Лева Калинников.

-    Нашему начальнику, - сказал второй техник- наблюдатель Илья Хабаров, - надо брать на охоту нюхательный табак, фанеру и гвозди.

-    А это для чего? - спросил недогадливый Лева.

-    А дать мишке табак понюхать, он начнет чихать и вцепится в фанеру, тут и приколачивай его к фанере...

Когда мы уже легли спать, к нашей стоянке причалил плот с тремя якутами. Они попросились переночевать у нашего костра. Мы охотно и с радостью согласились.

-    Мы - охотники. Ходили смотреть места осеннего и зимнего промысла, - сказал старший из якутов, бригадир.

-    Ну и как? - спросил я. - Остались довольны или нет?

-    Плохо, начальник, совсем худо, - сказал бригадир. - Нет ни зверя, ни птицы. Пожар был в тайге - ушла дичь.

Якуты сходили к своему плоту за вещами. Мы приготовили чай. Бригадир достал из мешка большой кусок мяса и бросил его в ведро с водой варить. Мы переглянулись.

-    А вам мясо надо? - спросил бригадир.

-    Конечно, надо, да где взять? Что у вас за мясо?

-    Медвежатина.

-    Добыли медведя? А ведь говорили, что нет ни зверя, ни птицы.

-    Мы его нашли на берегу...

-    Дохлого?

-    Не дохлого, а мертвого.

Я, признаться, не уловил разницы между дохлым и мертвым и решил уточнить.

-    Мы не знаем, почему медведь оказался на берегу реки, но он был еще теплый, и когда мы вскрыли его, то увидели, что у него лопнуло сердце, - примерно так объяснил бригадир свою находку.

Это было интересно. Мои ребята сразу же навострили уши.

-    Где вы нашли медведя?

-    Недалеко отсюда, километрах в двух...

-    На нашем берегу?

-    Да.

Наступило молчание. Я пытался сопоставить факты. Мне было известно о так называемой «медвежьей болезни», когда напуганный зверь оставляет пахучий след. Но чтобы у медведя случился разрыв сердца - такого слышать не приходилось.

Тут я рассказал якутам о своем происшествии. Якуты внимательно выслушали, и тут бригадир сказал:

-    Однако, начальник, медведь этот твой! Сам думай. Ты прыгнул, шибко его напугал, он очень быстро бежал, и у него лопнуло сердце.

Проверить эту версию по следам возможности не было. Все почему-то все-таки решили, что медведь действительно мой. Тем более, мы знали, что якуты-охотники слов на ветер не бросают. Если они считают, что у медведя произошел разрыв сердца, значит, так оно и было.

---

• Особо памятные охоты на копытных
• Семинар по антидрессуре (занятие первое)
• Взгляд зверя
• Как воспитать настоящего мужчину

---